Раиса САКОВА
Раиса Терентьевна Сакова родилась и выросла в хакасском селе Карагай Таштыпского района Хакасской автономной области. После окончания школы училась в Абаканском пединституте. Работала в областной газете «Ленинский путь». Потом была аспирантура Литературного института имени А. М. Горького в Москве и активное участие в культурной жизни Красноярска и края. Была участником совещаний молодых писателей. Увлечённо, с интересом писала об авторах национальных окраин и известных писателях Красноярска. Сейчас — доцент Красноярского государственного университета, кандидат филологических наук, читает «Теорию литературы» и ведёт курс «Литературы народов Сибири». Печаталась в литературных журналах Сибири. Автор публикаций «О фольклорном происхождении хакасской литературы», «После сказки», «Миф как реальность, реальность как миф», «Сердитые молодые люди», «Фольклор и литература народов Сибири» и др. Член Союза писателей России.
О ВОЕННОЙ ПОЭЗИИ ПЕТРА КОВАЛЕНКО
Во здравие и на помин души — мои стихи...
Ведь смертью нам бессмертие дано...
П. Коваленко
Как явствует из предисловия к избранным стихам Петра Коваленко «Паруса любви»*: «Поэтический сборник состоит из лучших стихотворений старейшего поэта Красноярского края, члена Союза писателей, участника Великой Отечественной войны, фронтовика-разведчика, многократно награждённого... военные стихи Коваленко очень ценил В. П. Астафьев».
Александром Прохановым в одном из выпусков газеты «Завтра» была высказана мысль: «Победу надо заслужить». Простота фразы выявляет суть происходящего в обществе постсоветского периода. Отношение к Победе в нашей стране стало неоднозначным.
Судьба, как известно, на древнерусском языке обозначала Суд Бога. Судьба участника войны В. П. Астафьева и участника войны П. П. Коваленко едина в своей трагичности. Но отношение к итогам войны у писателей разное. Не вникая в давние споры (по сути, это не моя задача), замечу, что роман В. П. Астафьева «Прокляты и убиты» — философическая антиномия стихам П. П. Коваленко. Оттого одобрение поэзии П. П. Коваленко В. П. Астафьевым дорогого стоит.
Здесь, как я понимаю, талантливость поэта П. Коваленко беспристрастно оценена художником В. Астафьевым. Для меня судьба и творчество Петра Павловича Коваленко — часть моей судьбы, а в данном случае — и творчества. Нравственная и поэтическая высота стихов Коваленко помимо его воли подымает читателя над Землёй. Божественный Дар поэта пробуждает и во мне поэтический посыл. Поэзия равна философии — мысль известная. Но никогда ранее данное суждение не воспринималось мною так буквально, так личностно, как это случилось при чтении стихов разведчика Коваленко. Его поэзия выразила то, что мною всегда подспудно ощущалось как глубинная истина. Ни одна даже самая интеллектуальная дискуссия не способна выразить полноты Победы.
И самые умные суждения не равны слезам моей бабушки, до самой кончины плакавшей о сыне. Вспоминается и другая бабушка — Эки: «Огдо-Эки одну за другой получила бумажки. Страшные, как выстрелы в сердце. Упала на шкуру, как неживая. Долго лежала молча. И потом — возглас; вся душа её в этом крике: “Зачем ты ушёл в Нижний мир раньше меня? Солнышко моё, зачем ты закатилось так рано?”»
Это из повести о детстве Алитета Немтушкина «Мне снятся небесные олени».
Единый вздох русской, хакасской и эвенкийской литературы выражен поэзией Коваленко в той мере, в какой Слово способно выразить Судьбу, то общечеловеческое, что включает в себя и малое — простоту хакаса, эвенка, суть философичности поэзии фронтовика. Девяносто три двора родного моего села Карагай дали Родине сто двадцать три воина; вернулось тридцать. Как пишет П. Коваленко: «Из ста юношей рождения 1923 года, ушедших на фронт, в живых осталось только трое». Это просто цифры. А за ними была жизнь и слёзы. Старший брат моего отца — Саков Артемий Гурьевич — погиб под Воронежем в 1942 году. А рассказ моей бабушки Анны Владимировны — в моём сердце...
«Страда, сенокос, ясное небо — день начала войны, а следующим утром наши мужчины, дети наши, верхами на лошадях, неспешным шагом — в районный центр, Таштып. Взяв друг друга за плечи, раскачиваясь в сёдлах, наши сыновья пели: «Прощайте, родные горы, прощай, родная вода...» Женщины и дети, босые, шли следом. Все молчали. И люди, собравшиеся на главной площади Таштыпа, тоже молчали. Вдруг эта мелодия (кöö) — и мы поняли: это всё, это навсегда». Много лет спустя я узнала: песней, при исполнении которой простилась и плакала моя бабушка, был марш «Прощание славянки».
_________________
* П. П. Коваленко. Паруса любви.— Красноярск: Класс Плюс, 2010.
Судьба России стала судьбой малых народов России. Оттого стихотворение П. Коваленко «Возвращение» я знала с раннего детства на хакасском языке. Как вдовы и матери, смахивая слёзы, говорили: «Ах, если б израненным калекой, но вернулся бы — какое было бы счастье...»
Я помню, как с войны вернулся брат,
Скрипя в пустом подворье костылями.
Видавший виды гвардии солдат,
Он, как ребёнок, громко крикнул: «Мама!»
И замолчал,
И губы прикусил,
И костыли,
Как раненые крылья,
На звонкие ступени уронил
И рухнул, задыхаясь от бессилья.
И ойкнуло,
И ахнуло село,
И тут, и там взахлёб заголосили:
«Отдышится...»
«В родном углу тепло...»
«Какое счастье Марье привалило!»
За скупыми, выверенными в своей простоте словами стоит сюжет, по масштабу равный роману: пока Мать жива, воин — ребёнок; пока есть Родина — и стены обогреют. Метафора «костыли, как раненые крылья» составляет поэтическое ядро стихотворения. С точки зрения обыденного мышления «костыли, как раненые крылья» могут вызвать сомнение как метафора, но смысловая кульминация сюжета — именно в этом образе: беспомощность воина и одновременно дитяти, устремившего руки к Матери...
По сути, в этом стихотворении явлена вся поэтика произведений П. Коваленко: простота сюжета, метафора, мера которой — жизнь в её безыскусности и трагичности. Здесь нет и не может быть места поэтической игре, когда любование вызывает мастерство талантливого писателя. Поэзия Коваленко — состояние души, облечённое в Слово.
М. Хайдеггер, размышляя о соотношении житейской и философской правды, предположил: утончённость метафоры искажает определяемое ею Бытие. В поэзии фронтовика Коваленко между полнотой Бытия и литературой нет пространства. Это единый процесс: как вдох и выдох, как взмах левого и правого крыла.
Я чувствую дыханье,
Пульс солдат…
<…>
И чей-то стон,
И чей-то крик души...
<…>
Да если б я не жил судьбой солдат,
То никогда не стал бы я поэтом...
В стихах П. Коваленко в литературу возвращён первообраз: «как маму»; в поэтике иного автора сравнение могло бы стать тривиальностью, у Коваленко «как маму» оправдано одним: «...может быть, в последний раз...» Глубинный смысл создан; перед «последним разом» не лгут — вся запредельность подвига воина и ребёнка явлена здесь в полноте.
Финал стихотворения С. Гудзенко «Перед атакой» вошёл в историю литературы:
Был бой короткий. А потом
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.
(Октябрь 1942)
Венец стихотворения Петра Коваленко «Так было» по эмоциональности и полноте образа равен стихотворению Семёна Гудзенко:
Прошла, не зацепив меня, косая...
Но хлеб во рту застрял, как горя ком.
С шинели молча снегом оттираю
Фашиста кровь, пронзённого штыком.
Поэзии фронтовика Коваленко свойственна целомудренность как чувств, так и поэтики. Начну с последнего: в произведениях поэта нет места избыточности метафоры; иногда цвет-краска просто не названа...
И рассветной ранью
Ливнем голубым
Омывают раны
Сверстникам моим.
На земле атаки,
У родных берёз,
Расцветают маки,
Близкие до слёз.
Образ алых маков воссоздаётся всем сюжетом стихотворения, но зато когда цвет появляется — он становится смысловым ядром текста:
Осень... Холодные чёрные ливни.
<…>
Тучами — чёрные занавески.
Чёрная бабка у чёрной печки.
Щёки, сведённые чёрным испугом.
Молча ломает чёрные руки,
Молча кусает чёрные губы.
<…>
Нет в доме сына,
Нет в доме люда.
Внуков не будет…
Финальная строчка выбивается из ритма стихотворения; оно открывается неожиданно. Стилистически подчёркнута истинная трагедия: «Внуков не будет».
А в стихотворении «Баллада о солдате-новичке» образ — символ России: «Я — Иван Иванов из деревни Иваново...»
Он пришёл в батальон
В ночь перед наступлением.
Не по росту шинель.
В больших неуклюжих ботинках.
<…>
И, как вилы к зароду,
Поставил винтовку к стене.
<…>
«…Я — Иван Иванов
Из деревни Иваново... Вам...
Угощайтесь, кто любит,
Прошу не стесняться».
И расшитый кисет
Положил с самосадом к печурке.
В этом стихотворении всё родное; мой отец, Саков Терентий Гурьевич, участник войны — о себе: «Я ведь в армии подрос. Ботинки были большими, я всё время наступал на полу своей шинели, а винтовка по земле волочилась...» Из воспоминаний Анатолия Ивановича Чмыхало: «Шинель на мне болталась — таким худым я был; голову не мог держать прямо, от голода ослаб» (из выступления на творческом вечере). В «Балладе...» что ни строчка — образ. Винтовка, поставленная «как вилы к зароду». Точность жеста, за которым вся крестьянская Русь. Одинаковость ситуации, одинаковость душевного порыва: Иван Иванов — с табаком, как Петя Ростов с изюмом. Гибель Ивана, гибель Пети — повторение судьбы:
...Он стоит предо мной,
Улыбаясь, в табачном дыму,
И бежит впереди
Атакующей роты.
Сноп огня.
И воронка,
Воронка,
Которой
Ни ему и ни мне
Никогда
Не дано перейти.
Судьба России, ставшая судьбой её малых народов, смешала в одно и жизнь, и литературу. Михаил Лобанов поэзию Михаила Дудина, фронтовика, формулирует кратко: пушкинская простота стиха. Продолжая М. Лобанова, я бы заметила, что и поэзию Коваленко определяет пушкинская простота. Стихотворение «Встреча с фронтовыми друзьями» — такое же, как у Пушкина, хрестоматийное, школьное:
Я жду друзей, которых нет давно.
Прошу за стол мой праздничный пройти...
<…>
Какая радость и какая честь,
Когда тебя проведают друзья!
Я обнимаю, радуюсь, пою.
Гляжу, гляжу в мальчишечьи глаза.
«За здравие!» — и все со мной встают...
Но свет вечерний застила слеза.
И за столом со мною никого.
И в полных рюмках блёкнет свет лучей.
Но счастлив я: я видел торжество,
Я видел фронтовых своих друзей!
Это стихотворение мною увидено как комментарий к картине абаканского художника Старушкина «Счастливая...». На полотне — портрет старенькой женщины, проснувшейся в слезах, а сверху, в облаках, лица её сыновей в пилотках, смеющихся, красивых. Счастливая — она видела во сне погибших сыновей!
Сдержанность и нарочитая безыскусность слова создаёт в поэзии Коваленко ту необходимую простоту слова, которой определяется истинный талант. За этой художественной простотой мне видится благородство личности поэта. Семиотика судьбы его — философа-отшельника — идеальный образ со времени античности: жить в глуши, в деревне, косить сено, быть вдали от суеты и писать стихи.
Мысль А. Проханова: «Победу надо заслужить» — мною понимается как обретение духовного опыта, отметающего суетную правдивость критиков, умение увидеть Духовное значение Победы, подспудно описанное такими поэтами, как Коваленко. Жизнь поколения оправдана в его стихах:
Мы были и остались молодыми,
И тленье не коснулось наших тел,
Не мы, а время
Нам покорным стало.
Что годы?
Ветер!
А эпоха — миг!
<…>
…Ведь смертью нам бессмертие дано.
Остаётся заметить, что тема войны и Победы — это один из трёх разделов книги. Как явствует из предисловия, написанного Владимиром Зыковым: «Первый раздел, «Паруса любви»,— стихи о любви; второй раздел, «Зов родимой земли»,— о Родине и о родном для автора Причулымье…»
Существование трёх тенденций в поэзии Коваленко даёт мне, как критику, возможность говорить и о трёх направлениях исследования его творчества. В будущем…