ЯНЖУЛА Анатолий Андреевич
ЯНЖУЛА Анатолий Андреевич
Анатолий Андреевич Янжула родился в 1947 году в Красноярске. Окончил железнодорожный техникум. Начал писать во время службы в армии, будучи внештатным корреспондентом газеты Тихоокеанского флота «Боевая вахта». С 1995 года — постоянный автор журнала «День и ночь». В альманахе «Енисей» напечатана повесть «Миг войны». Отдельными книжками выходили повесть «Дядька Фёдор» и сборник рассказов «Обстоятельства жизни». В 1999 году принят в Союз писателей России. Работал в Управлении Федеральной почтовой связи по Красноярскому краю. Член правления КРО СП России.
Анатолий ЯНЖУЛА
...Момент истины настал!
Вот она, незримая граница состояния души и тела. Всё, я больше не принадлежу себе. Я — молекула, я — частица чего-то огромного, стремительно и мощно двигающегося в общем ритме парада, и нет силы, способной остановить движение.
«У-а-х… у-а… У-а-х… у-а…» — музыка мощного локомотива тысячами ног впечатывала в булыжную мостовую слитное единство всего парада. <...>
Армия как раз и есть то место, где человек чувствует себя частичкой ядра. А парад — это состояние летящего ядра.
Анатолий Янжула. Из рассказа «Парад»
Я ПИШУ О ВОЙНЕ
Я пишу о войне,
Я хочу их понять,
Их, ушедших во тьму,
И за них я кричу.
Я пишу о войне,
Эту ношу поднять
Дай мне, Господи, сил,
Я судьбой заплачу.
Мне судьба не в цену,
Я хочу лишь понять,
Как же дальше мне жить,
Если я промолчу.
Писать о Великой Отечественной войне мне, человеку, родившемуся в мае 1947 года,— поступок на грани нахальства. И хотя нахальство — вещь труднообъяснимая, я, преклонив голову пред людьми, пережившими войну, попытаюсь покаяться в содеянном.
...Ряд новых двухэтажных бараков, растянувшихся вдоль окраинной улицы города, нависавшей последним домом над глубоким оврагом, являвшим скорее свалку, заселили в 1951 году. Разная приезжая и приблудная публика, оседавшая по углам великой Родины, после военных вихрей, перемешавших их в людском водовороте, обустраивала своё нехитрое жилище как могла. Телевизоров и дач в то время ещё не придумали, и перед каждым бараком стояли обязательный, сколоченный из толстых плах стол и пара скамеек, где мужики по вечерам и в воскресенье с треском забивали козла. Игра это коллективная, шумная и всегда сопровождавшаяся трёпом. Мужики — почти все фронтовики, самые яркие события в их немудрёной жизни в основном произошли на войне, а потому и разговоры шли тоже в основном о войне. А если ещё на столе появлялась бутылка, а то и не одна, вот уж тут только слушай. А кто ещё и приврёт чего по пьяной лавочке. Мы, барачные пацаны, конечно, не упускали возможности узнать о подвигах своих и чужих отцов. Мужики, для яркости боевых событий, в выражениях не стеснялись, события и всякие военные баталии часто описывались совсем не так, как их показывали в редких фильмах про войну.
Мой отец, тоже фронтовик, отслуживший в армии вместе с фронтом без малого семь лет, в таких разговорах почти не участвовал. Видимо, он стеснялся рассказывать что-либо, потому как воевал на Дальнем Востоке с японцами. Об этой войне как-то стыдливо умалчивают даже сейчас как о войне ненастоящей, второсортной. Конечно, военных действий там было не так много, как на западе. И вообще там было всё немного не так. В августе сорок пятого наши солдаты, как все нормальные русские, пошли на японцев там, где армия другой нации ни за что бы не прошла,— через пустыню Гоби и Хинганский горный хребет. Батиной противотанковой бригаде достался путь через Хинган. Как на грузовике ЗИС-5 можно было проехать по диким зарослям горного хребта — я и сейчас не пойму. Да что там грузовик: и танки, и артиллерия — всё на солдатских руках. Отец рассказывал, как прикованные цепью японские пулемётчики стреляли до последнего патрона, как срывались в пропасть горных ущелий машины и танки. Родителям и детям погибшего на войне солдата не легче оттого, что эта война была не на слуху и что она не такая героическая, как та, другая. Боль в душе не меньше. Но он слушал рассказы, порой и излишне хвастливые по пьяной лавочке, и молчал.
И только когда я, уже будучи молодым мужиком, ходил с ним зимой на дачу за разными припасами и мы с мороза доставали из подвала бутылку самодельного вина, вот тут его в мужском разговоре прорывало. Иногда и до слезы, разбавленной каплями того вина.
Я много читал о войне, собрал приличную подборку книг из серии «Военные мемуары», уже, к сожалению, не издающуюся, пытался не упускать возможности разговорить встретившегося мне фронтовика.
Никогда не забуду яркие, образные фронтовые байки дяди Сани Ямских, машиниста тепловоза, героя моего рассказа «Недоразумение». В свои шестьдесят лет, а тогда он мне казался уже глубоким стариком, дядя Саня сохранил такую энергию, реакцию на несправедливость и расхлябанность, что и любому молодому начальнику позавидовать не грех.
Или Дмитрий Иванович Парубок, за войну дослуживший от сержанта до майора, за резкость своего характера и несдержанность разжалованный в рядовые и ко дню Победы вновь носивший погоны капитана. Однажды при копке картошки в подшефном совхозе крепко задождило, дороги раскисли, и на смену нам никто не приехал. Мы с ним остались вдвоём в вагончике нашей бригады. Я был ещё неразумным учеником-слесарёнком, копать картошку мне, конечно же, не хотелось, и после завтрака я улёгся на нары. Дмитрий Иванович поднял меня, сунул в руки ведро и заявил, что пойдём копать вдвоём. Несмотря на моё изумление, пришлось подчиниться. Так и прокопали вдвоём на необъятном поле под проливным дождём весь день. Вечером, продрогшие и промокшие до нитки, отогревались у печки. Дмитрий Иванович посмотрел на меня, трясущегося и синего от холода, похлопал по плечу, ободряюще подмигнул и сказал: «Вот видишь, паря, не зря день прожил. Молодец! На фронте таким же пацанам больше досталось». Я от гордости за себя и трястись перестал.
А наш преподаватель математики Лев Моисеевич Злотин! Добрейший и глуховатый фронтовик-артиллерист Лев Моисеевич. Несмотря на его имя-отчество, более откровенного русака я, пожалуй, и не встречал. Простой, как правда, и бескомпромиссный до отчаяния, он нам, пятнадцатилетним пацанам, внушал понятия чести, справедливости и патриотизма по-мужски прямо и доходчиво. Когда нам надоедало слушать сухую и занудную математику, мы сговаривали его рассказать что-нибудь о войне. Он долго и отчаянно махал руками, не соглашаясь, затем говорил своё знаменитое: «Что с вами, бандитами, делать...» — приоткрывал окно, закуривал свою неизменную тонкую «северину», садился на край стола, и добрых пол-урока мы, затаив дыхание, слушали Правду Войны. От него я и услышал, что когда солдаты шли в атаку, они не всегда кричали «За Родину, за Сталина», это была задача замполитов. Мужики или матерились, распаляя себя, или просто орали звериное «А-а-а...». А когда солдат умирал, он тоже не всегда говорил: «Прошу считать меня коммунистом...» Чаще он шептал «мама» или «больно». И ещё одна житейская фронтовая истина: «Если бы не наркомовские сто граммов — неизвестно, сколько бы ещё война продолжалась. Порой на них только и держались».
Фронтовики уходят, годы и раны берут своё. Вместе с ними уходит и наша история. Я не верю, когда говорят: «Ничто не забыто, никто не забыт». Да неправда всё это! Люди, а особенно русские люди, забывчивы, когда дело касается истории. Невосполнимо многое ушло с этими простыми и порой несчастными людьми, с изломанными душой и телом. Мои скромные попытки хоть что-то сохранить из того, что я слышал и помню, и будет моим долгом перед ними.
Я не берусь судить о войне в целом. Это непосильная задача. В своих рассказах и повестях я пытаюсь воссоздать короткие, как вспышки, миги войны. Одну лишь маленькую точку, секунду, из миллиардов которых складывалась общая картина подвига русского народа.
Дочитав последнюю страницу любого моего рассказа или повести о войне, задумайтесь. Я сознательно ухожу от описания батальных сцен и кровопролитных сражений. Я стараюсь писать о людях на войне, о переплетениях их судеб, о поведении человека, осознающего гибель в любую минуту. И если вы полюбите моих героев, как полюбил их я, не пытайтесь домыслить, как дальше сложатся их судьбы. Писать, что все они дожили до Победы, было бы прегрешением перед правдой. Война есть война, а для неё все равны. Просто, увидев рядом человека с орденскими планками, представьте себе, что это и есть те люди, о которых я вам рассказал. И постарайтесь быть к ним чуточку добрее.
Они это заслужили…
ПАРАД
Парады – заманчивое и красивое действо, тем более что военным иногда хочется показать что они, грубые на войне солдаты, могут быть элегантными.
Не знаю, приятно ли часами стоять на трибуне держа руку под козырёк, не могу сказать, не генерал, но в полной мере, и на себе испытал, как из обычного человека, делают отполированную единицу парадного строя.
Обстоятельства сложились так, что призвали меня на Тихоокеанский флот. А флот, скажу я вам – шаровая мельница, где разноликую гражданскую молодёжь, обкатывают тысячекратно проверенными методами до кондиции калиброванного матроса, готового по первому же приказу командира в огонь и воду. Шелуха домашности, лени и сытости, счищается с болью, нешуточными страданиями, а то и скупой мужской слезой в тёмном углу. Но мало из парнишки сделать просто хорошего матроса, его ещё чему-то и научить надо. Я попал в ШМАС, школу младших авиационных специалистов морской авиации, хотя до армии видел боевые самолеты разве только что на картинках. Реактивный ракетоносец, по стоимости равный цене небольшого заводика, так напичкан сложной электроникой, что, прежде чем к нему подпустить «специалиста» с отвёрткой, необходимо этого «специалиста» крепко научить, а самое главное – твердо вбить ему в голову, куда он может лезть со своей отвёрткой, а куда ни-ни!
Итак, последнее воскресенье июля – День военно-морского флота! Для Владивостока, где всё неразрывно связано с морем – это святой праздник, и военно-морской парад на море и на суше так же традиционен, как новогодняя ёлка. А в юбилейный год, как никак 50 лет Советской власти, и праздник должен быть юбилейный, тем более что во Владивосток был приглашён военно-морской атташе Индонезии. На стадионе «Луч» было задумано, как сейчас говорят, грандиозное шоу, с участием более чем тысячи моряков. С первых же чисел июня, каждый день, нас после обеда, строем вели на стадион. Ничто не могло повлиять на режим тренировок: ни дождь, ни палящая жара. Каждый день – семь километров туда, семь обратно, да ещё и с песней, чтобы не дремалось в строю. Контр-адмирал Потехин, личность среди моряков легендарная, и очень уважаемая, ведающий всеми учебными заведениями флота, лично руководил подготовкой праздника. Для него на стадионе специально построили вышку высотой метров пять, и он руководил действием происходящем на поле и трибунах. Если мегафон ломался, а это случалось очень часто, Потехин мог голосом перекричать весь стадион. Вот какая сила была у мужика!
Первым делом, все поле стадиона разметили на квадраты размером два на два метра, и в землю вбили гвозди с большими шляпками, определив, таким образом, невидимую с трибун канву будущих рисунков, создаваемых из участников шоу. У каждого кто выходил на поле, был свой гвоздь, своими руками забит, своей меткой помечен, и своим потом полит. Этот гвоздь стал родным как мама, и куда бы ты ни шагал, вправо или влево, как бы ты ни крутился, отрываться от него считалось преступлением. Отрыв от точки даже одного человека из более чем тысячи участников, сразу вызывал хаос на поле, смазывание рисунка, и праведный гнев адмирала. Разучить под музыку десяток простых упражнений не стоило большого труда. Главное – при всех передвижениях, научится быть незримо привязанным к своей точке, и чувствовать ее затылком, спиной, третьим глазом, чем хотите.
Всем были выданы небольшие фанерные ящички, каждая сторона которого выкрашена в разный цвет. В зависимости от положения ящичка, поле стадиона становилось красным, синим, зеленым, желтым, его рисунок переплетался, превращался в причудливые цветы и фигуры, цвет плавно переходил волнами от одного к другому. Говорят, со стороны это было фантастически красиво. Мы же, кроме заливающего глаза пота, спины впереди стоящего, и страха потерять этот проклятый гвоздь, ничего не видели и не ощущали.
После того как по сценарию праздника прозвучали слова о том, что в нашу страну пришла война, на три счета метронома из ящичка вынуты каска, плащ-накидка, и деревянный автомат. Три секунды, – и на поле уже тысяча солдат, армия, грозное войско. В это время на дальней трибуне, медленно поднимается огромный фанерный рейхстаг. После нескольких воинских перестроений, символизирующих нашу решимость дать врагу грозный отпор, все войско, распаляя себя криками «ура», под грохот взрывпакетов, и вспышки ракет, с рёвом несётся брать штурмом уже задымивший рейхстаг. Навстречу очередями из автоматов и пулемётов бьют засевшие там «фашисты». Оторвавшись от своего гвоздя на рывок, я почувствовал такое облегчение, словно сбросил вековые оковы. «Ур-р-р-а…! Бей врага»!
Честно признаться бежать на стреляющий в тебя пулемёт очень неприятно, хоть ты и уверен, что он заряжен холостыми. Не знали мы, ушастые пацаны, что пройдёт совсем немного время, и некоторым из нас придётся бежать уже по мартовскому снегу острова Даманский, и китайские пулемёты будут стрелять боевыми. Все это будет потом… А сейчас, распалённые азартом, потные и уставшие, мы орали «ура» от сознания того, что мы уже всё знаем и умеем, от радости, что наши мучения кончаются, и жизнь станет чуть полегче.
Рано мы радовались, дурни. Впереди был событие куда как серьезней. Впереди был парад 7 ноября.
После того, как я первый раз прошёл метров тридцать с карабином в руке, я понял, что ничего я ещё не знаю, и не умею. Понял я, салага, что впереди новый рубеж, преодолеть который придётся, только преодолев себя.
Строевой парад просто сражает своей убийственной простотой. Всего-то нужно пройти под марш около километра строевым шагом. И всё! Но при этом, носок вытянутой ноги должен быть на высоте 30 сантиметров, и ни сантиметром выше или ниже, карабин СКС, весом более трёх килограмм, должен стоять на руке как вкопанный, и кончик его штыка не имеет права шелохнуться, а твоя голова, с высоко поднятым подбородком неестественно завернута набок. Но самое главное – это необходимо делать абсолютно синхронно всем, кто идёт в парадной коробке. И все они должны одинаково, шагать, дышать и думать, не глядя, чувствовать друг друга, и вообще быть единым организмом. Не допускается ни малейшего отклонения от общего стандарта коробки.
В армии, во все времена существовал один непреложный закон, определяющий её сущность: «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим». Других вариантов просто нет.
Для начала переформировали все взводы, и тех, кто был ростом ниже 170 сантиметров, перевели в четвёртый, хозяйственный. Я попал во взвод роста 174, и в дальнейшем эта цифра стал для меня в предпарадной жизни важнее имени. Опираясь на неё, сформировалась парадная коробка, а затем, во всех построениях и перестроениях «174» звучало как пароль. Кто ты и как тебя зовут неважно, ты должен быть постоянно там, где твоё «174» . Со всеми провели индивидуальную беседу, на предмет моральной устойчивости, и готовности доказать, что мы не просто моряки, а советские моряки, хотя этого можно было и не делать. Гордости за тельняшку у каждого и так было хоть отбавляй.
«Тяни носок… носок выше… держи…» - такова занудная музыка будней парада. Через неделю, другую помаленьку стали ходить шеренгами. Не глядя чувствовать высоту поднятой ноги можно научиться только многочасовыми тренировками, издолбив ноги до ломоты. А карабин… Он вертелся в руке как селедка. Какое там «…штык держи…». Его просто на руке держать тяжело, потому что он железный и длинный, а тут еще «…штык ровняй… вверх не смотреть …».
И только через месяц нас свели в коробки. Как мы первый раз шли, говорят, надо было видеть со стороны. Наш комбат, ответственный за коробку, уже много видавший за свою флотскую жизнь, и тот дар речи потерял. Он только плюнул, и, приказав мичманам гонять нас как сидоровых коз, ушёл расстроенный. Вот они и гоняли… Стирались в лохмотья носки, сбивались ноги, а в каблуки ботинок пришлось забивать скобки из арматурной стали, иначе каблуков не хватило бы и на пару недель. На машинах нас возили тренироваться к подводникам, в 51-й отряд, что стоял в районе Малого Улиса, пригорода Владивостока. В этом благословенном городе на ста холмах вообще нет ровных площадок, так вот, у подводных и плац был горбатый. Начинаешь путь немного в гору, а заканчиваешь немного под гору. Много это плац услышал солёных матросских слов за свою горбатость.
…Третий час тренировки, подошвы горят, хоть прикуривай. Комбат охрип и может только показывать руками, что он хочет. Отойдя в сторонку, майор постоял, подумал, и неожиданно подал команду «разойдись». Расходится, сил нет, и все повалились, кто, где стоял. Передохнув минут десять, комбат, собрал последние остатки голоса, и не поднимая нас объявил, что парад, из за того, что мы не научимся ходить всё равно не отменят, но если мы сейчас постараемся и хорошо пройдём, то вечером будет внеочередная баня и ранний отбой. Не знаю, откуда силы взялись, и лучше мы прошли, или так же криво, как и прошлый раз, но в конце горбатого плаца комбат встал по стойке «смирно», руку под козырёк, и когда мы подошли, громко крикнул: «Молодцы, орлы»! «Орлы» рявкнули «ура» так, что вороны с деревьев взлетели.
И всё-таки мы научились ходить! Карабин стал легче, ноги длинней. Последних четыре дня перед парадом, нас под утро, часов в пять, вывозили на тренировки в город. Чтобы не будить спящих еще людей, оркестр молчал, и лишь приглушенно бухал большой барабан. Было запрещено громко разговаривать, и вообще хоть как-то беспокоить ещё спящих горожан. Фантастическое это ощущение – безмолвно шагать по пустому и молчаливому городу.
И вот наступило утро седьмого ноября. Все выглажено, начищено, и вылизано до последнего штриха. Офицеры вежливы и предупредительны, завтрак на столе праздничный, настроение приподнятое. Сегодня – момент истины!
Парадные коробки выстроились на боковых улицах, матросы стоят пока вольно, офицеры, тихо переговариваясь, покуривают в кулак. Напряжение нарастает, несколько раз вдоль строя парадных коробок на открытой машине быстро проезжает озабоченный штабной офицер. Но вот по колонне пронеслась команда «Равняйсь…Смирно»! Все замерли, и через некоторое время, откуда-то издалека, с левого фланга, донесся неровный, периодически возникаемый гул. «Командующий поехал…», шёпотом пролетело по коробкам, и вот приглушенное «У-а, у-а… У-а… А-а-а…» всё ближе и ближе. Краем левого глаза вижу какое-то движение. И вот он, командующий Тихоокеанского флота, в красивом, блестящем от позументов кителе, и в показавшейся мне непомерно большой фуражке, слегка качнувшись, стоит в остановившейся как раз напротив машине.
– Здравствуйте товарищи курсанты…
– Здрав… жела… товарищ… адмирал!
– Поздравляю Вас с праздником Великого Октября!
– У-р-а…У-р-а…У-р-а…
Машина плавно сдвинулась, и как декорация в театре, вместе с адмиралом уплыла направо. Через несколько секунд, всё это чуть глуше слышно уже там, справа, затем дальше, дальше… и вот, как и в начале, только глухое «У-а-а…У-а-а…». Мы понимаем, что это только увертюра к главному действию, и всё произойдёт через несколько минут.
И вот она, команда, многократно усиленная динамиками: «Парад… Смирно… К торжественному маршу… Одного линейного дистанция… Первый батальон прямо… Остальные на пра-во… Шагом, марш».
Коробки качнулись, и пошли, набирая темп. Комбат сбоку быстро обогнал строй, ещё раз придирчиво осмотрел шеренги, и, подстраиваясь под шаг, вышел вперёд.
«И-и…Раз» – резко пронеслось над коробкой. Карабин, взлетев на руку впечатался в ладонь, слегка качнулся, и замер как влитой. Ноги привычно взяв рубеж в 30 сантиметров, влились в общий ритм парада.
Всё! Остановить это уже невозможно! Маховик, раскручиваясь, втягивал в движение всех, кто находился в колонне. На ходу коробка ещё слегка сжалась, каждый выбрал необходимые интервалы, до расстояния незримого ощущения идущего рядом. Утвердившись в своих привычных размерах, парадная коробка превратилась в нечто единое и литое целое, полное распирающей энергии.
Момент истины настал!
Вот она, незримая граница состояния души и тела. Всё, я больше не принадлежу себе. Я – молекула, я – частица чего-то огромного, стремительно и мощно двигающегося в общем ритме парада, и нет силы, способной остановить движение.
«У-а-х…у-а, У-а-х…у-а» – музыка мощного локомотива тысячами ног впечатывала в булыжную мостовую слитого единства всего парада.
Справа, размытым пятном проплывала трибуна, на которой стояли люди, из общей какофонии звуков оркестра были слышны только басы и барабаны, но это было далеко и нереально. Я ничего не ощущал: ни веса карабина, ни тяжести ног с силой впечатывающих в мостовую, ни округлости камней брусчатки. Нереальный и фантастического полёт в заданном ритме. Яркое пятно центра парада медленно проплывало назад, и гул ритмического топота стал стихать. Над взвинченной ритмом глыбой коробки вдруг резко пронеслось «И-и…раз… На пле-чо», и…
… И, словно выдернули пробку из туго накачанного баллона. По ушам ударили отдельные звуки, разрозненный звон металла оружия, вокруг нарастал шум разговоров. Душа медленно возвращалась в тело, и это было ощущение утреннего пробуждение после замечательного сна. Там было здорово, там была вибрация души, буря адреналина, но, надо просыпаться.
Вот уже послышался смех, подначки друг над другом. Комбат, недавно натянутый как пружина, шел усталой походкой рядом, сняв фуражку, и вытирая её изнутри носовым платком. Ну, вот и всё.
Затем был праздничный ужин, и долго ещё в ушах стоял гул марша тысячи ног. Парад, словно рубеж, очертил часть жизни, где осталось детство и беззаботная юность. Чтобы понять себя, узнать, на что ты способен, надо перешагнуть эту границу, и хотя бы раз, по настоящему, испытать силу единства.
Армия, как раз и есть то место, где человек чувствует себя частичкой ядра.
А парад – это состояние летящего ядра.
БИБЛИОГРАФИЯ
Авторские книги:
«Дядька Федор» - повесть. г.Красноярск 1999г. издательство ООО РПБ «Амальгама»
Тираж 300 экз.
«Обстоятельства жизни» - повесть и сборник рассказов. 2003г. издательство ООО РПБ «Амальгама». Тираж 500экз.
Цент национальной славы. (Красноярский филиал)
Издательский проект «Святость материнства»
«История России в семейных преданиях».
Том 2.
Рассказы «Улица бедного Демьяна» «Лыва» 2012
Том 3.Рассказ «Колпак лейтенанта Никошина» 2013
Том 4. «Отец – отчество – отечество»
Рассказ «Отец герой» 2014
Публикации:
Журнал «День и Ночь»:
- Первая глава повести «Дядька Федор» 1989
- Рассказ «Обстоятельство жизни» 2000
- Рассказ «Недоразумение» 2001
- Рассказ «Помочь» 2003
- Рассказ «Рита-простота» 2004
- Рассказ «Там где теплые дожди» 2006
- Рассказ «Колпак лейтенанта Никошина» 2009
- Рассказ «И жили они долго и счастливо» 2019
- Очерк «Найти свою Родину» 2022.
Журнал «Почта России»:
1.Рассказ «Дорога» с 1988 по 2013.
- Очерки:
«Часть души»
«Старшая сестра»
«Медведь»
«Понизовка»
«Почтовый 7»
«Счастливый человек»
«Таежная быль»
«Что в имени твоем»
«За что можно любить почту»
Журнал «Енисейка»:
Рассказы:
1.«Микошкины истории» 2011
- «Из жизни козявок Солнечной долины» 2012
3 «Цирк» 2019
Альманах «Новый Енисейский литератор»
Рассказ «Парад» 2017
Перечень публикаций 2017