Сергей САРТАКОВ
1908—2005
Сергей Венедиктович Сартаков родился в Омске. Окончил бухгалтерские курсы. Печатался с 1934 года в красноярских газетах, в альманахах «Новая Сибирь», «Красноярский альманах». Автор книг: «Алексей Худоногов» (рассказы, Красноярск, 1945), «По Чунским порогам» (повесть, Красноярск, 1946), «Хребты Саянские» (роман, кн. 1 — Красноярск, 1948, кн. 1 и 2 — Красноярск, 1954, кн. 3 — Красноярск, 1955, и др. изд.), «На речных просторах» (Новосибирск, 1950), «Горный ветер» (повесть, Красноярск, 1957), «Не отдавай королеву» (М., 1961), «Ледяной клад» (М., 1962), «Философский камень» (М., 1966), «Козья морда» (повесть, М., 1967), «Бардинские повести» (М., 1968), «А ты гори, звезда» (М., 1976), «Свинцовый монумент» (М., 1987), Собрание сочинений в 5 томах (М., 1978-1980, 6 т. доп.). Стоял у истоков Красноярской писательской организации и был её первым председателем. Лауреат Государственной премии СССР по литературе. Секретарь правления СП СССР в 1967-1986 гг. Умер 1 мая 2005 в Москве.
НОЧЬ
«Была ночь. И он был один...»
Этими словами, нечётко высеченными зубилом в сером граните, начиналась надгробная надпись. Весь в зарослях цветущего шиповника, не очень высокий камень-обелиск одиноко стоял на берегу таёжной бурливой реки.
Томящий, медвяный аромат белоголовника заполнял собою, казалось, всю долину. Звонко плескалась на перекатах вода. В поросшей густым таволожником глубокой мочажинке однотонно скрипел коростель.
Мы шли к памятнику долго. Узкая тропа в косогоре то и дело терялась, исчезала в могучих заслонах зонтичников. И мы дошли к месту уже в глубоких сумерках, стеля за собой в траве росный след.
Всю полностью надпись на камне прочесть я не сумел бы. Она была высечена на всех четырёх сторонах обелиска, от времени подёрнулась плесенной зеленью, а темнота надвигалась быстро. Не глядя на камень, её прочитал вслух, слегка нараспев, как стихи, как балладу, мой спутник.
Может быть, на камне были выбиты немного иные слова. И конечно, их вообще было значительно меньше. Но мой спутник, учитель на пенсии, суровый с виду старик, не обязан был следовать точно и строго заметам, оставленным зубилом в жёстком граните. Он имел на это право. Он сам ставил памятник и своими руками вырубил написанную им самим эпитафию. И я не знаю, читал ли он её. Или просто рассказывал.
«...Была ночь. И он был один.
Сквозь колючий мороз слабо светила луна. Звёзды бросали тонкие лучи на землю. Звёзды молчали. Звёзды мерцали.
Мороз спешил. Мороз тяжко дышал. Мороз сжимал реку в чугунных объятиях. И гулко лопался лёд на реке. Замирая, отдавалось в бору звонкое эхо. И снова была тишина.
Он сошёл с крыльца и двинулся осторожно к реке. Он не хотел, чтобы дверь после него ещё раз отворилась. Он этого не хотел, но дверь отворилась снова.
Снег сверкал. Снег разбрызгивал искры. Рассыпаясь от лютого холода, пронзительно скрипел под ногами. Тревожно от этого стучали сердца. И реже становились шаги.
Темно в кустах тальника. Чернеет тальник в ночной глубине. Тальник спустился к самой реке. Не дрогнут, не шелохнутся застывшие ветви.
Была ночь. И он был не один.
Они стояли в тальнике, далеко от села. Мороз обжигал им липа. Больно кололся и пушистым инеем забрасывал ресницы.
Всюду вдоль этого берега рыскали дозоры белых. А за рекой, на горе, в глубине глухого, крупного бора,— там были свои.
Он бежал, приговорённый к расстрелу. И найти его не могли.
Они были молоды и любили друг друга. Когда он бежал из тюрьмы, целую неделю она скрывала его у себя. А когда наступила эта самая опасная ночь, взяла за руку и сказала:
— Пойдём. Село оцепляют, будут обыскивать все дома подряд.
Но он ласково снял её руку со своей руки. Долго глядел ей в глаза и ответил:
— Не надо. Не ходи. Я один. Только один. Ты останься.
Он спустился к реке. И когда шёл, кругом царила тишина. Только скрипел снег под ногами. Да за околицей фыркали кони, били копытами. А сверху тянулись к земле холодные звёзды.
И вот была ночь. И он был с ней.
Они стояли, притаившись в кустах тальника. Перед ними мелкими огоньками искрилась река. Вдали, чёрный, высился лес.
— Видишь, милый,— она говорила,— на той стороне поднимается шапкой гора? Там, под этой горой, наши отряды. Мы пойдём вместе. Но перед нами река, а по берегу бродят дозоры белых. Светит луна. И негде спрятаться на реке. Послушай: если заметят нас — надо бежать. Бежать вперёд. Туда, где шапкой поднимается гора над чёрным лесом. И что бы ни случилось — беги вперёд. А я всё равно буду с тобой вместе. Ты смел — мне тоже не страшно. Пойдём, пока ещё здесь спокойно.
Тихо. Только чуть-чуть хрустнул сугроб. Пригибаясь к холодному снегу, по реке осторожно двинулись двое. А сверху, как рой светлячков, лёгкий, крылатый, спускался куржак.
С сухим треском разорвался воздух. И слепой свинец, свистя метнулся к реке.
— Беги, милый! — шептала она.— Запомни, что я тебе говорила. Беги скорее!..
— А ты? Что с тобой?
— Беги!.. Я посижу немного...
А красное пятно растекалось по снегу. Рукой она зажимала грудь. И, задыхаясь, молила:
— Беги, милый, беги!.. Там, на горе, наши... Спасайся, ну же... Я после приду... Торопись, милый... Ночь... скроет…
Была ночь. И он был с ней.
Еле слышно вздыхала она у него на руках. Слов уже не было. Только глазами просила: «Беги, милый, беги!..»
Но он не бежал. Он держал её на руках. Смотрел, как сменялся безмерной усталостью ласковый взор. Ловил последнее дыхание, гладил побледневшие щёки.
И вот вздрогнула она и затихла. Только блестели глаза, отражая далёкие звёзды. И лёгкий туман поднимался от мокрого снега. Мороз спешил. Мороз тяжко дышал. Мороз сжимал реку в чугунных объятиях. И гулко лопался лёд на реке.
Была ночь. И он был один.
А выстрелы гремели по-прежнему, пули пищали и, впиваясь в сугробы возле него, всё ближе, ближе, подбрасывали снег колпачками...
...Потом враз наступила злая тишина...
Выше поднялась луна. Над кустами тальников в чёрном небе очертился многоцветный, похожий на радугу круг. Тени повсюду сделались резкими и глубокими, будто пролитая на снегу смола. Мороз крепчал всё сильнее. И кровь больше не дымилась.
Была ночь. И он был с ней».
1939