РОДНОЙ «КАТАКОМБНИК»
Мы были почти счастливы. В кои-то веки остались одни, без надоедливого присмотра, и могли сами организовывать весь процесс на археологических раскопках. Начальник экспедиции поручил мне выполнять его функции, вероятно, учитывая предыдущие заслуги в этой области. Все-таки у меня за спиной уже было четыре экспедиции.
Конечно, Касиленко как начальник особо не рисковал, поскольку уже второй месяц практиканты знакомились с катакомбной культурой. У них появилась возможность убедиться в верности теории, которую им приходилось сдавать в прошедшую сессию.
Когда юноши добрались до захоронения, постепенно сменяя большие лопаты на все более маленькие, а на завершающей стадии, как принято, приступили девушки с кисточками, появились первые сюрпризы. Как ни присматривались, мы не нашли характерных признаков катакомбной культуры, которые даже первокурсники уже запомнили до автоматизма: тело на боку в скорченном виде; красная охра; горшки со шнуровой керамикой…
Первоклашки злорадно посматривали на нас, как считалось, опытных археологов, растерянно застывших перед маленьким скелетом, лежащим в традиционной позе. Он настолько выпадал из ряда раскопанных нами в соседних курганах представителей катакомбной культуры, что ни малейших признаков привычных для этой зоны захоронений я не смог отыскать…
Наряду с растерянностью, появилась робкая мысль об открытии. Действительно, все более распалялись мы, старшекурсники, а ведь нехарактерное для этого культурного слоя, чужеродное захоронение может свидетельствовать о каких-то неведомых ранее коммуникациях с представителями других культур. Более того, распалялись мы, выводы о примитивности катакомбной культуры преждевременны, поэтому можно заявить о новых тенденциях в развитии наших предков три тысячи лет назад… В общем, открытые, тянущее на кандидатскую, по крайней мере, диссертацию, представлялось нам делом решенным. Было главное – артефакт! Осталась сущая мелочь – обосновать теорию. Однако именно в этом направлении мы чувствовали себя более, чем уверенно. Что может быть соблазнительнее в двадцать лет, как опровержение затхлых теорий и сбрасывание с престолов явно засидевшихся метров науки с их тоскливыми концепциями о вечном отставании наших предков от «цивилизованных» народов.
Мы выдвигали версии одна радикальнее другой и почти распределили «катакомбника» материал между собой. Обошлось почти без конфликтов, ведь хватило на одну диссертацию, пару дипломных работ и еще несколько статей. Гордо вышагивая вокруг раскопа, мы грелись в лучах заходящего степного солнца. Но тут наше внимание привлекла странная женщина, которая все рвалась на огороженную территорию, где велись раскопки. Да, мы знали, что за нами, как правило, особо не скрываясь, следуют «черные археологи», которые привыкли «собирать сливки», т.е. грабить уже почти раскопанные нами курганы. Конечно, подобных «горе-археологов» интересовали в первую очередь скифские захоронения, которые на обывательском уровне воспринимались как скопище золотых изделий. Именно поэтому нам приходилось иногда ночевать на месте частично раскопанного захоронения, чтобы не допустить разграбления его.
Однако эти «черные археологи» были необычными, поскольку своей наглостью превосходили всех, виданных мною ранее. Женщина пыталась прорваться за ограждения, несмотря на то, что наши молодые охранники стояли у нее на дороге и грозили статьей. Когда ей на помощь попытался пробраться мужчина, до этого стоявший возле старенького «Москвича», я понял, что пора вмешаться.
– Вы вроде не похожи на этих бешеных «черных археологов», которые часто нам мешают работать, а ведете себя сродни им. Неужели статьи не знаете? – перешел я сразу в наступление, но вскоре осекся. Что-то было в глазах этой немолодой уже и, судя по виду, замученной бытом женщине, вынудившее меня замолчать и интуитивно проникнуться чем-то неведомо-глубоким.
– Разрешите только посмотреть, может, наконец-то, долг свой исполню, - в который раз молила женщина тихим, срывающимся голосом. – Вы же православный!
Тот факт, что она не спрашивала, а утверждала, вынудил меня опуститься с научных высот на грешную землю. Пока я раздумывал, как поступить, женщина вдруг произнесла:
– Я только сверю шрам на ноге. – И, видя мой недоуменный взгляд, добавила:
– На ножке у него должен быть след от перелома.
В подобный ступор я попадал уже давно, поэтому оторопело пытался совместить время и пространство. Тем временем некоторые мои младшие коллеги закивали головами: да, дескать, заметили. А художница наша Светлана тут же продемонстрировала результаты своей работы, ведь она обязана была зарисовывать все этапы нашей деятельности. В отличие от фотографа Димы, который обязан был каждые 15 минут делать снимки, Света фиксировала, как правило, ситуацию, близкую к конечному результату.
Я, не донца понимая, что происходит, посмотрел рисунок и действительно увидел то, что вполне можно назвать переломом.
– Видите, вот она плохо срослась и болела – жаловался, когда приходилось со сверстниками бегать. Бедный мой братик!
Обильные слезы стекали на рисунок, портя официальный документ, но никто не посмел забрать его из трясущихся рук женщины.
Немного успокоившись, она рассказала, что в конце лета 1941 года эшелон, в котором эвакуировали детей-сирот, был разбомблен немецкими самолетами. Когда она, схватив младшего брата, выскочила из горящего вагона, то они сразу же попали под пулеметный огонь. Одна из пуль настигла брата. В дикой суматохе ей, пятнадцатилетней, старшие люди помогли наскоро похоронить брата, а вернее, прикопать недалеко от железнодорожной колеи. Эти два ряда рельс, которые в этом месте совершали резкий поворот, а также сросшиеся березы и камень-валун должны были служить отличительными признаками родного захоронения. Наивная девочка-подросток, ошарашенная войной, все еще верила в незыблемость окружающего мира и послевоенного победу добра, несмотря на весь творящийся хаос. Почти каждый послевоенный год приезжала сюда в надежде отыскать тело брата и по-человечески похоронить. Однако не только рельсы – творенье рук человеческих, но и березы и даже большой каменный валун оказались временными в этом мире. Строительство дороги принципиально изменило весь рельеф, поэтому женщине приходилось по квадратам раскапывать всю округу.
– Так, вы почти – почти наш коллега! – Попытался скрасить я эту давящую паузу.
Но женщина вся окунулась в свое горькое пространство:
– Постоянно снился мой бедный братик в каких-то немыслимых ситуациях – всегда неприкаянный. И глаза грустные – почему ты меня как песика пригребла. – Женщина долго тяжело выдыхала слезы, а потому вдруг засветилась внутренним огнем и даже помолодела от улыбки:
– А ведь от природы был веселый, озорной даже! Все любил истории сочинять про пиратов…
…Я, отказавшись от машины, шел по вечерней степи. Из памяти не уходила женщина, которая десятки лет преодолевала более семисот километров, чтобы встретиться со своим братом, оставшимся навсегда тринадцатилетним. Представлял, как она сидит сейчас в казенном помещении, оформляя целый ворох бумаг, чтобы по православному обычаю похоронить своего брата. На ее восковом, морщинистом лице еше проявляются уставшие слезинки, медленно сбегающие по сложившемуся руслу. Однако печать непоправимой горечи в ее глазах постепенно сменяется тихим, уже неземным благоговением… Женщина преодолевает бюрократические преграды для того, чтобы завершить может быть важнейшую из своих земных миссий.
Степь жила своей жизнью, млела чудными запахами. На горизонте почти сливался с закатом наш костер, где молодые археологи после ужина рассказывали истории про не только свои археологические подвиги. Конечно, с юмором обсуждали мою несостоявшуюся диссертацию и свои будущие открытия. Их веселый гомон переплетался с целым ансамблем степных звуков, добавляющих мне жизненного равновесия: «Как все-таки справедливо, что этот странный «катакомбник» не стал моей диссертацией».
В дружных степных аккордах появились редкие пока лягушачьи вкрапления, а потом неожиданно в эту гармонию ворвался обреченный вой. «Идет к дождю» – подумалось, и я ускорил шаги…
. октябрь 2020 г.