Владимир Георгиевич Шваков родился в городе Змеиногорске Алтайского края. Окончил высшее военное училище МВД СССР в 1963 году, юридический факультет Красноярского университета в 1980 году.
Имеет награды СССР и России. 28 лет был президентом краевой федерации киокусинкай каратэ. Заслуженный работник физической культуры РФ. Профессор Петровской академии наук и искусств. Но главное, член Союза писателей России, автор нескольких прекрасных книг, исполнитель более 200 песен, выпущенных на 12-и дисках. С 1986 года, более четверти века, директор Дворца спорта имени Ивана Ярыгина в Красноярске.
Мы часто встречаемся. Во всех его движениях, жестах, походке -военный. Где бы он ни работал, там всегда порядок, уважение к работникам. Требовательность. За это его и начальство уважало, вот почему наград у него так много. Но не о них речь. Я один из немногих его знакомых, который считает: зря он тратил время на директорство Дворца спорта имени Ивана Ярыгина. С одной стороны интересно. Встречи с известными людьми, общение. Но это большие затраты времени. Перед некоторыми мероприятиями по двадцать часов приходилось находиться во Дворце спорта. Особенно, когда приезжает кто-то из vip-персон. Или проходит чемпионат мира по вольной борьбе. Уже не до уединения с ручкой: надо встретить, усадить, накормить, уложить спать. И главное, чтобы порядок был: все включалось и выключалось. Не может пройти хорошо концерт, чемпионат ли мира по вольной борьбе или турнир имени Ивана Ярыгина, если плохая организация. Он сам брал на контроль все розетки, исправность аппаратуры.
Зная литературные способности Владимира Георгиевича считаю, ему не нужны были ни какие руководящие кресла. Важнее было сидеть дома у окошечка с видом на небо и, не отрываясь от табуретки, по двадцать часов писать. Как говарил когда-то Виктор Петрович Астафьев: все мои книги задницей написаны. Не умеешь заставить себя сидеть, не будет никаких книг. Владимир Георгиевич мог и обязан был написать много больше, чем сделал.
Виктор Петрович и Владимир Георгиевич были большие друзья. Поскольку поток посетителей практически не давал Астафьеву возможности писать, он запирался в своем домике в Овсянке и делал вид, что его дома нет. Поэтому со Шваковым у них были придуманы специальные пароли, чтобы знать, кто к нему сейчас стучит.
Сначала я познакомился с небольшим отрывком из книги Владимира Швакова «На дорогах жизни». Замечательное произведение. Показывает уровень литературных возможностей Владимира Георгиевича, и мою правоту: писатель должен писать. Но жизнь иногда складывается так, что возможностей таких не представляется.
- Послевоенное время было голодным. Особенно это чувствовалось зимой, к концу зимы, ближе к весне, когда кончались запасы, которые были заготовлены на зиму. И особенно было тяжело семьям, в которых было мало работающих в колхозе, семьям фронтовиков, которые не вернулись с войны, инвалидам. У нас жило в деревне много немцев, переселеных из Поволжья. Жили они в землянках. Сложная, тяжелая была жизнь. Но постепенно они входили в семью деревенских жителей, находили друзей, люди к ним привыкли. Так же и я подружился вместе с моими друзьями детства, вместе играли, вместе ходили на колхозное подворье, помогали что-то делать.
Я однажды зимой пришел к ним. Обеденное время было. Они сели за стол, много детей, взрослые. Ели вареную картошку. Картошка, и была еще редька порезанная. А хлеба нет. Меня посадили за стол, мне очень нравилось у них. У чужих всем детям нравится есть. Я сел, когда начал есть, говорю.
- А хлеба?
- А хлеба у нас нет, Вова.
Я тут же выскочил из-за стола, надел пальтишко, валенки, и убежал домой. Накануне моя прабабушка пекла хлеб. В русской печи хлеб пекли прямо на поду, это кирпичное основание печи, на нем и пекли хлеб. Хлеба пекли сразу много, на неделю, чтобы каждый день не стряпать. Потом хлеб выносили в сени и складывали в большой ларь. В ларе была насыпана пшеница. В одном отсеке была мука, и сверху на пшеницу клали хлеб. Он там подмерзал, становился твердым, но хранился хорошо. Заносили в дом, перед едой, он оттаивал, было очень вкусно. Вот я забежал в сени, открыл этот ларь, достал буханку хлеба. А он был еще не замерзший даже, мягкий. Я схватил эту буханку, спрятал ее под пальто, выскочил, и побежал к друзьям. Прибежал к ним в землянку, распахнул пальто, достал булку хлеба и положил на стол. Все замерли, все смотрели, не отрываясь, на эту буханку.
- Откуда хлеб?
Я, естественно, сказал: Из дома.
- А кто тебе его дал?
Я быстренько соврал.
- Бабушка.
Сразу были слова благодарности: Ой, спасибо. Дай Бог ей здоровья. Хлеб тут же был разрезан на маленькие кусочки по количеству членов семьи, все было по-братски разделено, все поели дружно, еще несколько кусочков оставили на потом. Вот такая была памятная для меня картина.
Я после этого прихожу домой, мама пришла с работы, бабушка, и меня мама спрашивает:.
- Ты где был?
Я говорю: у Витманов.
- А что ты там делал?
- Играли.
- Вот теперь скажи: ты хлеб брал в ларе?
Мне деваться некуда было, я сказал: «брал», потому что это было все просто, там было булок шесть, может быть, семь. Естественно, сразу определили. Ну и, когда я брал, стукнул крышкой ларя, было слышно, наверное, из дома, и тут же пробежал под окнами, прибежал обратно, убежал. Конечно, бабушка догадалась. И мама спросила: куда ты хлеб дел? Я сказал: Унес друзьям, потому что у них хлеба нет, они ели без хлеба. И мама говорит мне, совершенно без упреков.
- То, что ты сделал, молодец, ты друзей накормил хлебом, но то, что ты взял без спроса, это плохо. В другой раз надо спрашивать.
Прошло несколько дней, я попросил у бабушки кусочек хлеба с собой. Она отрезала полбулки, и я счастливый убежал к друзьям.
Так сложилось, что в последние два года жизни Виктора Петровича Астафьева, судьба свела их особенно близко, и Шваков, приезжая с Алтая, первым делом рвался к нему, в Овсянку. Привозил с собой алтайский мед, алтайскую стерлядь, алтайский запах и непередаваемую красоту алтайской земли. Виктор Петрович встречал и говорил: ну, Вовка рассказывай, чё там у нас нового?
- И начинался неспешный, разговор, которому никто не мешал, потому, что ворота он закрывал по-деревенски, говоря, на «заломку». Так назывался запор на дверях в деревне, - поясняет Владимир Георгиевич. - И несмотря на то, что на улице стояла моя машина (я ее прогонял дальше ворот обычно, но было видно, что машина приехала к Виктору Петровичу), и, тем не менее, ткнувшись в ворота, никто не осмеливался настойчиво стучать, чему мы были, конечно, очень рады. Вот одна из первых, запомнившихся бесед. Я приехал, привез то, что уже назвал, захожу в дом. Он рад.
- О, Вовка приехал, ну, давай со мной будем овсянку хлебать. Причем, не есть, а, именно, хлебать, потому что эту самую овсянку, он варил жидкой, на воде. После болезни он перешел на диету, которая, может быть, не соответствовала его потребностям, но, тем не менее, он варил вот эту жалкую овсянку.
- Виктор Петрович, что же Вы себя морите так?
- Все, Вовка, врачи сказали так.
- Ну, ладно, раз такое дело.
Я подключался к приготовлению пищи, отваривал стерлядь с картофелем, так сказать, мы пробовали это все, причем, с таким вкусом и смаком что ли, мы поедали, самую жидкую часть, этого отвара. Разговор шел, как прошли Шукшинские чтения, кто выступал, кто приезжал, о чем говорили, каким образом все это проходило. Я все подробнейшим образом рассказывал, а перед поездкой в отпуск Виктор Петрович просил.
- Вовка, свози меня на Алтай, на машине, на Шукшинские чтения. Не охота мне связываться с самолетами, всеми этими пересадками, встречами, гостиницами, а вот на машине я бы поехал.
Чтоб не спеша ехали по России, «на Рассею», как он сказал, поглядеть, а ведь ехать через Красноярский край, Кемеровскую область, Новосибирскую область надо проезжать, и, конечно, ему это было бы очень приятно.
- А сколько ехать?
- Если не спеша, то сутки, тем более, что Вы могли бы спать, отдыхать на ходу.
К сожалению, буквально перед самым отпуском у него случился инфаркт, и поехать он не смог.
- Я говорил ему, что наиболее потрясающими для меня его произведением считаю знаменитую «Царь-рыбу», простой и немудреный рассказ «Уха на Боганиде. Но самым потрясающим для меня произведением его был маленький двухстраничный рассказ, который назывался «Капля». Когда я прочитал этот рассказ, понял, что его написал гений. Простому человеческому уму это не доступно, как можно взять и написать целый рассказ об одной-единственной капле, которая висит на дереве. Эпизод, в котором уставшие после дневных трудов рыбаки: он - Виктор Петрович, его сын, друг, уставшие прилегли у костра вздремнуть. И вот он увидел над собой каплю, которая висела на дереве. Об этой капле и шел рассказ. Я был потрясен тому искусству, тому колоссальному уму, заложенному в этом рассказе, и описанном бытии вот этой самой капли. Это потрясающее просто по силе своей произведение, может быть, кто-то его и не заметил, но если глубоко вдуматься, то его почувствуешь сразу. Когда я рассказал ему об этой «Капле», он выслушал очень внимательно. И, ухмыльнувшись, если можно так сказать, глубокомысленно ухмыльнувшись, - это по доброму слово такое звучит, он сказал: «Ха, соображаешь». На этом была поставлена точка выяснению наших отношений, в плане, как я отношусь к его произведениям. Больше он никогда меня не спрашивал, кроме одного вопроса: вот ты, военный, офицер, полковник, ты прочитал мои «Прокляты и убиты?
Я честно сказал: не смог. Я прочитал, может быть, где-то около половины книги, дальше читать не смог, не принял я ее потому, что, как человек военный, человек, у которого полтора десятка мужиков в роду участвовало в Великой Отечественной войне, в Гражданской войне, Финской войне. Человек, который в четвертом поколении военный, который знает, что делали на войне его родственники: отец, деды, дяди. Некоторые из них сложили голову там, и люди, с которыми я общался, то есть они, я слышал их рассказы о войне, и я не мог поверить в то, что написанное в книге именно складывалось так. Я не принял это, потому что я слышал из их уст другие рассказы. Я знал и видел их отношение к войне, этим действиям, которые происходили на войне. Я ему об этом прямо сказал, и спросил, почему Вы так написали, почему именно так, а никак по-другому. Писали правдивые повести о войне много замечательных советских, русских писателей. Почему именно Вы так написали, совершенно отличное от других?
Он задумался, послушал, как мною было высказано это все, опустил голову и после длительной паузы сказал, впервые назвав меня именно так, обратившись, «знаешь, Вова...» Он как-то так говорил, игриво, всегда по-свойски называл Вовка, но никогда не называл по имени-отчеству, и когда он вот это прочувственно сказал: «Вова, у каждого своя, правда, о войне», и всё, замер, не сказав ни слова.
Молча пили чай с алтайским медом, молча смотрели каждый в свою чашку. И больше не произнесли на эту тему ни слова. Но однажды я наведовался к нему поздним вечером. Подъезжаю к дому в неурочное время, как, казалось бы, а у дома около десятка машин, все практически с номерами административными, то есть важных персон. Я даже какое-то время сомневался, заходить ли мне, но потом вышел Володя Кузнецов, бывший в то время начальником краевого управления культуры. Вышел и сказал: «Что стоишь, заходи!».
Виктор Петрович сидел за столом после бани, с полотенцем на шее, накрывался стол. Он, не вставая, протянул мне руку, уставший, распаренный. Я всегда его останавливал, когда мы здоровались, я заходил, он обычно вставал, обнимались, я всегда старался удержать его в сидячем положении. Точно так же и тогда, он подал руку, сели. Из Енисейска приехал глава района Василий Сидоркин, привез огромного осетра. Как же он уважал Астафьева!
Тцут мне хотелось бы о своем порассуждать. Какой ни какой, но тоже писатель, мне было очень жаль, когда узнал, что Сидоркина посадили. Хотя мы не разу с ним не встречались один на один. Хлопонина работа, отправка Сидоркина в тюрьму. Сидоркин был другом Лебедя. А Хлопонин всех «лебедят» готов был отправить не только в тюрьму, но и еще дальше. Во всяком случае, об этом говорил в то время весь край. Но Швакову я о своих выводах ни слова.
Дальше Владимир Георгиевич продолжил свой рассказ.
- Сели за стол, присутствовал при этом министр культуры и много чиновников из администрации губернатора, поэты и писатели. Стали ужинать с легкой выпивкой, пошли разговоры. И один из гостей в ходе вечера вдруг затеял разговор в стиле «большевики угробили Россию», хотел, может быть, сделать приятное кому-нибудь, - людям, которые отличаются такими псевдодемократическими взглядами. И когда вот он начал это, - чувствуется, человек просто хотел кому-то подыграть, - не буду называть его имя. Ну и вот, начал охаивать Советский Союз, вообще всех нас, и так далее. И вдруг Виктор Петрович полушутя-полусерьезно сказал ему:
- Ты при Вовке таких вещей не говори, у него кулак вон какой здоровый.
- Это в мой адрес было сказано, - говорил Шваков, - И этим самым он как бы вспомнил наш разговор, вспомнил мою жесткую позицию в том плане, что Советский Союз был великой державой и остался ей в моей памяти, и он не позволил разговаривать на эту тему.
Все чудесные воспоминания, дорогой читатель, вы найдете в книге Владимира Георгиевича. У меня есть первое ее издание. Это настольная книга моего рабочего стола. Когда жгут какие-то надуманные неприятности, кусают болезни, кипят обиды даже на Небо, беру в руки книгу «Мы мгновенны, мы после поймем…» Владимира Швакова. Через полчаса, час, уже спокойно занимаюсь своими делами – пишу. Вот так нужно работать над мыслью и книгой. Уметь приблизить к себе читателя, сделать ему жизнь радостней. Для этого и нужно-то совсем не много теплых слов. Я сам об этом не раз говорил Володе.
- Бог любит тебя!
Смеется. Дескать, не правда все, я такой же писатель, как и другие. Может быть. Но спасибо Вам, Владимир Георгиевич, за книги! За красоту России в них. Я люблю вас читать. Дал же бог способности. В ваших книгах, как у Шолохова, вся наша Русь: трезвая и пьяная, белая и красная. Могучая. Сильная и изломанная, как сейчас, подлецами - руководителями в пыль. Но всегда она Божественная и Гордая. Вы это подчеркиваете в своих книгах, призываете Русь быть единой. Это нельзя не увидеть в ваших книгах, призыв к русским быть вместе. Молюсь за вас. Может Всевышний услышит и даст вам возможность еще пописать. Нам всем и России нашей, нужны ваши книги. В них хоть каждую строчку наизусть заучивай. Мастер. Еще раз спасибо вам.
Анатолий Статейнов